Андрей Житинкин: «Не заигрывайтесь в неправильные вещи»

Любовь Болдина, Наша эпоха, номер 2, 2002 год.

Житинкин – самый яркий, самый востребованный современный режиссёр. Житинкина называют элитарным, модным, скандальным. Житинкина ругают критики - и он относится к этому философски. Житинкина обожают актёры - и эта любовь взаимна. Житинкин поставил около 50 спектаклей. Он открывает новые имена на театральном небосклоне, и возвращает на сцену корифеев. Житинкин пишущий человек. Вышла его книга «99» - поток сознания режиссёра, обличённый в поэтическую форму. Готовится к изданию сборник «111». Андрей ведёт режиссёрские семинары в Бостоне. В репертуаре Московских театров сегодня идут 12 спектаклей в его постановке и всегда при полных залах. Театр Житинкина существует уже не только как метод Житинкина, с 2001 года Заслуженный артист России Андрей Житинкин - главный режиссер театра на Малой Бронной.

- Андрей, жизнь удалась?

- Я никогда не скрываю, что мне сорок лет. Я, наверно, на сегодняшний день, к сожалению, и считаю это трагическим обстоятельством, единственный самый молодой главный режиссер в Москве. На Западе - там все по-другому. К сожалению, это поздновато, потому, что люди в моем возрасте на Западе имеют киностудии, объединения, холдинги и т.д. У нас почему-то принято считать, что режиссура - это профессия пожилых людей. Это действительно грустно. Естественно, мне хотелось чтобы и за мной кто-то шел и дышал в затылок – я очень люблю конкуренцию, люблю, когда кто-то по-настоящему хулиганит, хочу чтобы кто-то и меня чем-то удивил - хулиганил бы так, как я в свое время. Если говорить о возрасте: однажды я летел в Америку, у меня там режиссерский семинар, девушка, которая сидела рядом, была большой театралкой. Я спросил, что она смотрела. Она перечислила много моих спектаклей: «Псих», «Милый друг», «Калигула», «Мой бедный Марат» и другие мои любимые спектакли, сообщив мне, что их поставил Житинкин. Я ответил ей: «Вы знаете – на самом деле, он сейчас с вами пьет томатный сок». «Ах, боже мой, я думала, что вы очень стары» - ответила девушка. Для нее я человек уже пожилой, она, наверное, уже привыкла, что все режиссеры как бы очень старые люди, которые говорят, не глядя в камеру, очень занудно и непонятно. А тут она видит человека, который пьет с ней водку, томатный сок, и обсуждает с ней проблемы чуть ли не интимного характера.

- Даже так - интимного характера?

 - Происходят странные вещи, я заметил, что очень многие зрители, и не только зрители обожают, почему-то исповедоваться. Наверное, я думаю, это входит в понятие профессии режиссера. Я уверен, что в какой то степени, режиссер – психотерапевт, и этого отношения к профессии я никогда не скрываю, потому, что даже у нормального человека очень много проблем, комплексов, зажимов, а у актеров их еще больше. У актеров нервная система расшатана иногда до «нельзя». Актер, играющий в сотый раз спектакль, волнуется, и волнуется еще как! Только у всех свои «пригорки» - «ручейки». Кто-то настраивается на спектакли как, Смоктуновский – он подходил к занавесу, брал как бы кусочек кулисы – щупал ткань, ни с кем не разговаривал. Он так настраивался. Потом секунда, и выходил на сцену. Фаина Георгиевна Раневская, вы знаете, она пока кого-нибудь не заденет в кулисе язвительно, откоментировав все, что угодно: фигуру, прическу, или образ жизни, разумеется, подмешивая в это какой-то сексуальный подтекст, не могла настроиться на какой-то творческий момент.

 - А зритель у Житинкина тоже особенный, тоже исповедуется?

 - На спектакле «Нижинский, сумасшедший божий клоун» тоже случилась такая своеобразная исповедь. Спектакль о балете, но для меня принципиально было важно, что бы балет в спектакле не был. Когда я раскрыл пьесу Г. Бламстейна, я увидел слова: «Нижинский, 35 лет». Он уже не танцует. Лежит с 1924 в психиатрической клинике в Вене. Саше Домогарову, исполняющему роль Нижинского, тоже 35 лет. Его фактура очень соответствует образу. Темперамент, обаяние, секс, которые есть в Домогарове, очень хороши для этой роли. Нижинский уже не мог танцевать. Точно так же, как и Саша не танцор, но он замечательный драматический актер и сыграл то, что ни один балетный не сыграет, а именно внутреннюю жуткую рану, жуткий надлом Нижинского, который он ощутил в тот момент своей жизни. И вот этот треугольник: Ромола – Дягилев – Нижинский, имел трагической разрешение в том, что сломал судьбу гениального танцовщика, который двенадцать лет танцевал, а потом пятнадцать лет лежал в психушке. А зритель пошел странный, дарит актерам не только цветы, а иногда виски, шампанское, водку, конфеты, книги. На спектакле «Игра в жмурики» одному актеру брюнету зрительница подарила ботинки от Valentino. На поклонах «Нижинского», вышла женщина сцену и заявила – «Этот спектакль про меня». А действие, как вы помните, происходит в психиатрической клинике. Вот насколько сейчас непринужденный, непредсказуемый зритель. Это моя радость и боль. Была и другая история. В начале 90-х я поставил скандальный спектакль «Игра в жмурики» нашего парижского эмигранта Михаила Волохова. Спектакль основан на ненормативной лексике. Я перед спектаклем говорил вступительное слово и предупреждал, что дети не должны находиться в зале. И однажды, когда учительнице, купившей билеты на целый класс я посоветовал увести ребят, она сказала, что сама уже видела спектакль и привела детей специально, чтобы они узнали эту лексику в театре, а не на улице. Я думаю, она права. Всё решает зритель. Я всегда делаю его соучастником событий. У меня в яркой упаковке – серьёзное содержание. Увлекаю яркой формой, а потом, выкладываю набор определённых идей. Я люблю своего зрителя, стараюсь его не разочаровывать, стараюсь, чтобы всегда ему было интересно. В финале любого спектакля я отпускаю зрителя с ощущениями света и того, что в этом Мире есть вещи праведные и неправедные, что легко обмануться и заиграться в неправильные вещи, особенно если у них яркая, классная форма.

 - На сегодня вы самый востребованный режиссер, режиссер-загадка, режиссер-аншлаг. За ваши спектакли зритель голосует ногами. А как все начиналось, в смысле профессии?

 - Я коренной Вахтанговец. У меня сначала было актерское образование, я окончил Щукинское училище с красным дипломом, потом окончил также режиссерское отделение, тоже с красным дипломом, кстати это был последний курс Евгения Рубиновича Симонова, он собственно и не дал мне возможность стать актером. Я год служил актером в театре им.Гоголя, в коридоре, как сейчас я помню Евгений Рубенович взял меня за рукав, подвел к окну и сказал : «Андрей, ты знаешь, я набираю свой последний курс» - «Господи, почему последний?». Симонов ответил : «Не объясняя причин, я хотел бы что бы ты учился у меня» - «Что я плохой артист?» - «Нет, актер ты нормальный, но ты характерный актер, а знаешь сколько их характерных артистов, а пока ты дослужишься до каких-то ролей, ты будешь старый, лысый и седой. Да и для актёра ты очень умный». А в это время я уже смотрел со стороны на то, что делаю, часто помогал своим однокурсникам - актерам делать отрывки, они с ними показывались в театрах и чудно устраивались, я почувствовал вкус режиссуры. В 1988 году я закончил курс Симонова, как режиссер, и должен вам сказать, что я на сегодня единственный, с нашего курса кто работает в Москве, не потому, что я самый талантливый или самый умный, а потому, что наше время и наша жизнь – сумасшедшие. Режиссура профессия штучная, наш режиссерский курс состоял из пяти человек. Что касается моих коллег – просто они не работают по профессии. Один живет в Канаде. Другой в Израиле, двое в Америке. Они все шикарно живут. Кто-то удачно женился, и живет в золотой клетке, ничего не делает, спивается, и это трагедия. Кто-то имеет ресторан, кто-то психиатрическую клинику. Но они не ставят спектакли. А все были талантливы и уникальны. У нас был такой по метафоричности насыщенный язык – даже педагоги его иногда не понимали. И говорили: пусть нам еще все раз покажут, а мы еще раз все посмотрим. Многие считают, что Житинкин плейбой московской сцены, что у меня звёздно складывается биография, что я везунчик. Но после окончания режиссерского факультета три года закрывали все мои спектакли. Называть театры не буду неудобно. Вот такая история. У меня была огромная психологическая травма на премьере « Калигулы»- за кулисами умирает великий русский актёр с еврейской фамилией Всеволод Семёнович Якут, наш мастодонт отечественной сцены, динозавр, актёр старой школы… Он выпил бокал шампанского, пожелал всем счастья, и с цветами в руках падает – и всё: мгновенная смерть после оваций, цветов и шампанского – вот так красиво ушёл. В нашей среде такой уход считается счастливой актёрской смертью. Многие актёры именно так хотели бы завершить свою земную жизнь. Потому, что это можно считать таким поцелуем Бога. У меня была истерика, я думал, что никогда больше ничего не выпущу. А спектакль складывался, и вдруг совершенно другие обстоятельства разрушают его. Не меньше моего, шок был и у актеров. Мы полгода не могли потом играть этот спектакль. Актёры отказывались вводиться на эту роль: «он ещё меня за собой потащит…». Но потом пришёл молодой спортивный Саша Пашутин (сейчас народный артист) и замечательно сыграл роль. Говорят же, что театральные приметы работают наоборот. Так и получилось. Спектакль идёт уже одиннадцать лет.

 - А Вы не собираетесь уехать за границу? Ведь понятно, что там условия для работы совсем другие.

 - Я очень много езжу, преподаю в Бостонском университете. Каждое лето смотрю новые премьеры на Бродвее. Конкурировать с Голливудом, конечно, мы не можем, но что касается драматического искусства – русские актёры самые сильные. Многие американские звёзды кончили в своё время школу Ли Страсберга по системе Михаила Чехова. Из России я никогда не уеду – я очень люблю русских актеров. Прежде всего, поэтому.

 - Периодически возникают слухи о кончине русского театра, а сегодня супераншлаги в театре, где совсем недавно отменялись спектакли из-за отсутствия зрителя. Бронная оживает?

 - Да, такие слухи всегда возникают. Но русская театральная школа очень сильна. Театр жив. В «Нижинском» я был просто приглашенным режиссером. Спектакль идет на 100 процентных аншлагах уже третий год. И, может быть, именно это заставило труппу сделать мне предложение – стать главным режиссером театра. Это доверие было для меня очень неожиданным. Актеры проголосовали за мое приглашение единогласно. Я не стал брать тайм-аут и согласился сразу. Да, Бронная оживает. У нас уже «пробки» на Тверском бульваре, когда идет «Портрет Дориана Грея» и «Нижинский». И это очень приятно. Я думаю, что труппа пригласила Житинкина ещё и потому, что со времён Эфроса там не было аншлагов. Они не ездили на гастроли, на театральные фестивали, а это для театра плохо. И с «Нижинским» мы объездили Прибалтику, Польшу, были в Петербурге. В театр вернулся праздник, ведь в эпоху Эфроса этот театр был самым любимым, почти культовым театром.

 - Наверное можно назвать роман с Малой Бронной удачным?

 - Да. «Нижинского» я не мог пробить в театре Моссовета несколько лет. А Бронная нас очень красиво приютила. Она дала нам возможность воплотить мечту. Мне важно, чтобы актёры труппы Бронной, а она очень маленькая, всего 40 человек, получили работу, почувствовали внимание. Все соскучились по работе. В труппе много сильных актёров – Дуров, Перепёлкина, Мартынюк, Сайфулин, Олег Вавилов и другие. В пьесе Бламстейна хорошо прописан драматургический треугольник – Дягилев, Нижинский, Ромона. Остальные роли носят характер эпизода. Я пригласил на них народных и заслуженных артистов, всю труппу Эфроса. Все легко согласились даже на небольшие роли. Каждый из них работал мастерски. Труппа не циничная, не изверившаяся.

 - В фойе театра на Малой Бронной висит портрет Анатолия Эфроса…

 - Для меня было важно, когда я пришёл в театр на Малой Бронной, чтобы заиграли актёры Анатолия Эфроса. Ведь многие из них были суперпопулярны. В кино их немного перестали снимать. И молодость потому, что ушла, и луч не направлен на этих актёров. Олег Вавилов, Иван Шабалтас и другие – они оказались в тени. Может быть сейчас, с приходом Житинкина, извините за некоторую нескромность, но я объективен, я их сейчас введу в такой серьёзный репертуар, где они засверкают новыми гранями. Поверьте, мастерство осталось, и они сейчас как бы сбросили с себя нафталин, пыль и заиграли, вспоминая свою молодую энергетику. Актёр расцветает, когда он точно знает рисунок роли и прекрасно импровизирует, имея жёсткий каркас. У них этого не было. Я в какой-то степени возвращаю сейчас долги, потому, что для актёра нет ничего страшнее простоя.

 - Каковы Ваши представления об идеальной труппе?

 - Люблю в своих спектаклях соединять стариков с молодёжью. Так, например, в «Милом друге» такая компания: Бестаева, Иванов, Адоскин, актеры среднего поколения Домогаров, Ильин, Кузнецова, и начинающие Макаров, Родионова. И вообще я люблю, когда в театре возникают романы, или в спектакле заняты семейные пары, но бывает, что любовь приходиться играть людям, которые расстаются или уже в разводе. Бывает сложно. Но сто процентные профессионалы не только преодолевают это, но и более партнёрски активны, потому, что возникают моменты актёрской конкуренции. Я обожаю вот такой компот, когда всё перемешалось и все друг друга заряжают сумасшедшей энергетикой – тогда труппа живая.

 - Вы согласны с тем, что критики иногда говорят – « Житинкин и Виктюк работают на одной территории»?

 - Здесь вот в чём дело. У нас иногда возникаю такие ситуации, когда критики сталкивают нас лбами. Я действительно где-то прочёл, что Житинкин и Виктюк работают на одной территории. Это не совсем так. Просто у нас, естественно, возникают в силу драматургии похожие ассоциативные ходы, но я работаю принципиально по-другому. У меня ход другой. Для меня важны откровенность и болевая ситуация в том, что допустим Роман Григорьевич возводит в ряд эстетизма и купается в этом абсолютно сознательно, и уровень пресыщения дарит зрителям. Для меня это не так важно. Для меня важен болевой шок и работа на контрапункте, когда я специально соединяю натурализм и метафору. Вот этот симбиоз натурализма и метафоры важнее. И для меня нет закрытых тем. Для меня нет табу в драматургии. Я считаю, что в театре возможно всё, предметом искусства может быть всё. С другой стороны, в моих спектаклях, никогда не будет пропаганды насилия, это несмотря на то, что я ставлю подчас очень жёсткие спектакли. У Романа Григорьевича есть своя ниша, он занял эту нишу совершенно сознательно. И, кстати, в этом смысле он молодец. Он не ханжа. Во всём мире эта ниша существует, и есть целая культура, и даже есть огромное количество людей, которые занимаются этим, есть учебники, монографии, спектакли, фильмы, есть всё, что хотите, и Виктюк занял эту нишу в России. Если у меня возникают какие-то сюжетные повороты в спектакле, то это связано с тем, что я ставлю такие пьесы, в которых очень много провокаций. У меня есть пьесы о суициде, о психушках, о лесбиянках и геях. И как писали в моём любимом «Московском комсомольце», что Житинкин доставился уже до того, что ему осталось только поставить спектакль про зоофилов. Вы знаете, я задумался над этим. У меня есть спектакли с ненормативной лексикой, где действие происходит в морге, там работают замечательные ленкомовские артисты. Есть спектакль «Вышка Чикатило». Чего только у меня нет! Меня часто мучают вопросом: «Зачем ты Житинкин это делаешь, для рекламы?» Нет. Я радуюсь, что иду не в ногу, осуществляя те проекты, на которые не решается никто. И в этом моя честность художника. Потому что, для того чтобы обойти тупик, надо его обозначить. А как говорил замечательный Олеша «Сюжеты притаились везде». Но это он говорил о литературе. В театре тоже самое. Если мы будем закрывать глаза на какую-то из тем, то она от этого не исчезнет. Наоборот, от этого будет только хуже. Психология человека такова – запретный плод сладок. И его к этому плоду тянет с невероятной силой, а человек слаб, и поверьте мне, слаб на многих уровнях. И вот мы должны выбросить маячки и предупредить, что очень часто зло бывает обаятельным. Я иногда реконструирую финалы, которых нет. Ведь в принципе Мопассан не дописал свой роман, и я имел право на некоторую метафору. Не исключаю, что Дюруа мог встать, отряхнуться, пойти дальше через будуары, через постель высоких особ, поползти вновь по карьерной лестнице. Мне важна была метафора, этот знак, эта борьба Бога и дьявола в нём. Мне в финале очень хотелось, чтобы зритель уходил бы с ощущением того, что возмездие возможно и при жизни. Тоже самое в спектакле «Признание авантюриста Феликса Круля» по роману Т. Манна. Кстати, спектакль не ставился даже на Западе никогда. А у меня Сергей Безруков прошёл эволюцию от обаятельного солнечного мальчика Феликса до монстра. Вызвал отторжение в зале. Безруков в финале читает по немецки «Майн камф» и даже те кто не понимает, что это Гитлер, чувствуют всем телом невероятное неприятие, напряжение. Зритель по мысли абсолютно точно прочитал, что эти мальчики превратились в жутких монстров, которые пошли убивать. Это мне и было нужно, чтобы развенчать миф о немецких светловолосых красивых мальчиках. Обаятельный Безруков ломает канон. Он и счастлив как актёр потому, что преодолел какие-то штампы и вышел в другое качество. Ему теперь позволено играть всё, - не только красавчиков обаятельных, это актёрское счастье иметь разное амплуа. И, вообще, мне хотелось сказать в этом спектакле, нельзя играть в эту игру, что всё позволено. Нельзя бросать вызов Богу. Потому, что одно из открытий 20 века, наряду с теорией относительности, с генетикой, с космосом, - обаяние зла. Зло может быть очень обаятельным, есть целый пласт художников в литературе – это Генри Миллер, Жан Жене и другие, которые первыми вскрыли эту проблему. И я не дописываю текста, просто постановочно выстраиваю лжефинал. Кстати, очень многие критики меня за это ругают, но это – эстетика. Как только они раскусили, что это эстетика, я уже в какой-то публикации прочёл, ну да, конечно, Житинкин прибегает к своему любимому трюку: блеф финал. Но я то это делаю, чтобы зритель выбрал свой финал, где бы он сыграл со мной в эту игру. Я люблю несколько финалов. И стремлюсь к обилию смыслов. Это как китайские шкатулочки, вкладывающиеся одна в другую. Меня поражает, когда подростки на моих спектаклях затихают – их увлекает то, что твориться на сцене, и мне становиться очень грустно, если кто-то наивно купившись на азартную атмосферу в спектакле, прочитывает всё буквально. Что касается спектакля «Портрет Дориана Грея». То у нас спектакль классический, в полном понимании этого слова. Он очень морализаторский. Мы ничего не дописали в Оскаре Уайльде, ни запятой, то есть всё что есть в спектакле, все отношения между персонажами – всё в русле романа. Я всегда следовал за логикой Уайльда, а это то, что составляет тайну очень многих взаимоотношений.

 - Вы опять открыли новую звезду. Все говорят о Данииле Страхове.

 - Даниил на себе вытянул международный проект. А именно «Вышка Чикатило». Приглашаю Вас на премьеру «Портрет Дориана Грея». В этом спектакле Страхов играет Дориана Грея. Мне показалось, что этот актёр при всей его великолепной внешности, красоте обладает неким магнетизмом, тем, что называют у нас на театральном языке театральным обаянием. Посмотрите его в «Дориане». Там он просто страшен. Там же идёт как бы распад души. И Страхов, молодой человек 25 лет это вытаскивает. Сложная ведь история, страшная, когда человек за вечную молодость продаёт душу. Но в финале Страхов работает с невероятной энергетикой произнося фразу несколько раз «За что?». Почему это испытание свалилось именно на него? Да, то, что Дориан Грей не выдержал это испытание понятно. Каждый носит в себе и ад и небо. Всё дело в процентном соотношении. Я помню когда другой актёр не знал как ему играть Калигулу, он спрашивал меня: «Что я теперь должен носить простыни?». Я ему ответил: «Ты поймай что-то внутри». «Как? Он садист, монстр». «Нет, просто в каждом из нас сидит этот Калигула. Просто у кого 3%, а у кого-то 97, а у Адольфа Гитлера 99,9 %. Ты вспомни, ты не мучил кошек в детстве?». «Мучил. Ой, я ещё любил в лесу муравьёв давить сандаликами». «Ну вот, видишь? А ты говоришь в тебе нет Калигулы». И актёр радостно пошёл домой, как будто схватил Бога за бороду. Но потом были всё равно мучения.

 - Расскажите о Житинкине поэте? Вышла книжка «99» и выходит «111».

 - Это не столько поэзия, сколько поток сознания режиссёра, обличённого в поэтическую форму. Всё то, что остаётся за рамкой спектакля – это и есть вот эти книжки. Много накапливается сложных эмоций. А это всё очень не просто. И, конечно, надо от этого освободиться, чтобы двигаться дальше. Там очень много любопытных, странных, парадоксальных, взаимоисключающих, иногда хулиганских, скандальных вещей. Те, кто меня очень хорошо знает, указывает иногда на страничку, указывает на мотивы, или скрытие мотивы спектакля.

 - Будете ли Вы приглашать в труппу актёров из других театров?

 - Сейчас открою одну тайну. Я репетирую малоизвестную пьесу Франка Ведекинда «Лулу». Я пригласил на роль Лулу, очень хорошую актрису – заслуженную артистку России Алёну Яковлеву. Это дочь Юрия Васильевича Яковлева. Я считаю, что она в театре «Сатиры» немножко подзавяла, и не дооценена как актриса внутреннего, интересного содержания. Я ведь её очень хорошо знаю по спектаклю «Ночь трибад или ночь лесбиянок». Это трагическая история о том, как актриса увела у Стриндберга жену, да ещё с тремя детьми. Почему у Стриндберга была такая кровавая проза? Потому, что у него была такая безумная трагедия в личной жизни. И Алёна играла жену Стриндберга. И играла смешно. Представьте: на женщину обрушилось такое странное счастье с другим знаком. Но она была мать, поэтому она детей ему не отдала, и Алёна в какие-то моменты заставляла зрителя просто плакать. Потому, что же делать когда природа перенесла слово любовь со всем внутренним смыслом в сосуд другой формы. Ситуация запутанная. И русский зритель об этом не знал. Кстати, Вы заметили, что все спектакли мои по пьесам, которые в России не известны, по романам, которые уже стали забывать. Когда мы выпустили «Признание авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна, Табаков даже сомневался будет ли аншлаг. Сейчас мы уже его играем 5 лет.

 - Сейчас ставить легче, цензура ушла?

 - У нас более полувека не шёл «Милый друг» Мопассана. Мне надо было 4 года пробивать его. И, наконец, сложились звёзды на небе – случилось. И вот Вы говорите цензура ушла, да нет, не ушла. Она теперь носит характер другой. С одной стороны – она теперь экономическая цензура, с другой – вкусовая. Потому, что любой директор может сказать: «Это что-то не в моём вкусе». Когда я принёс пьесу «Лулу» в театр Моссовета, мне директор сказал: «Ну что же Андрей, вы опять принесли какую-то порнографию.» Но я его поставил в тупик: «Вы знаете что, у Вас уже долгие годы идёт спектакль про проститутку». «Как! В академическом театре спектакль про проститутку?» «Ну, скажем, про падшую женщину» «Так про кого же?» «Как? А Сонечка Мармеладова?» Он сказал: «Да, действительно». Ведь дело не профессиональной принадлежности, Вы поймите, что нет чище образа в романе, чем Сонечка Мармеладова. Что же делать, если жизнь её подтолкнула к таким обстоятельствам. Вот бывают такие объяснения разговора.

 - Иногда Вас упрекают, что Вы обслуживаете актёров.

 - Это не совсем так. Я никогда не отказываю старым актёрам, если они просят поставить для них спектакль. Я считаю, что мастера имеют право. Я действительно стараюсь, чтобы связь времён не прерывалась, я боюсь, что она может прерваться. В театре будет очень грустно, когда молодые будут стесняться подойти к мастерам что-то спросить, а мастера не будут понимать этих «циничных» молодых актёров. У меня много бенефисов: Юрию Яковлеву в театре Вахтангова по пьесе Саймона, Георгию Жжёнову по пьесе Пристли «Он пришёл», Александру Ширвиндту в театре «Сатиры» по пьесе Радзинского «Поле битвы после победы принадлежит мародерам», Любови Полищук, Валентине Талызиной, Нине Дробышевой. Я два раза поставил спектакль с Людмилой Гурченко. Почему у наших мастеров такой сложный характер? Да потому, что годами надо себя холить, не потерять форму, стараться не мучить близких. Звёзды испытывают невероятные психологические перегрузки. Я не знаю более закомплексованных актёров чем они. Ведь условия выживания актёра это расшатывания собственной нервной системы. А обидчивость актёра – издержки профессии. Нет ничего страшнее для них, чем невостребованнось. Бывает так: после бешенной популярности – идёт пауза в 20 лет – ни одной главной роли в театре. Это чудовищно и когда мне говорят о сложных характерах актёров, я отвечаю: ни в кого из них нельзя бросит камень, потому, что эти люди столько перестрадали, столько подарили нам тепла, что к ним надо относиться очень и очень бережно. Все знают, как я люблю актёров. Я их невероятно обожаю и делаю всё, чтобы они прозвучали. Никогда не кричу на репетиции, у меня перед глазами огромное количество трагических актёрских судеб. Актёрам нельзя забывать о своей избранности. И когда наступает период – нет предложений – молчит телефон – главное не делать глупостей в этот момент.

 - Так существует метод Житинкина?

 - Мой метод работает с разными актёрами, в разных предлагаемых обстоятельствах, в разных театральных труппах. Я работал в разных театральных труппах со своими традициями, методологиями, школами. И я смог их всех заразить собой, своим методом, значит мой метод работает. Мой метод заражает. Во-первых, он заставляет актёров прыгнуть в неизведанное, попробовав себя в различных амплуа. Во-вторых меняет угол зрения у зрителя. Обожаю ломать каноны.

 - Вы производите впечатление человека очень организованного. Как вы всё успеваете?

 - Я люблю жизнь, хочу жить вечно. Надо много сделать.

 - Читатель всегда хочет узнать больше о личной жизни любимого режиссёра.

 - Моя личная жизнь – театр. Я даже во сне ставлю спектакли. А вообще - главное в жизни – любовь. Это абсолют.

 

http://www.smotr.ru/inter/inter_zhit_ne.htm

 

comments powered by Disqus

Поделиться

КНОПКИ СОЦСЕТЕЙ

Дизайн и оформление сайта: Nika

Поиск по сайту



Введите ваш запрос для начала поиска.

КАРТА САЙТА

Контакты

  • Email: nika@daniil-strahov.ru
  • Вопросы по работе сайта, обмен ссылками пишите на

  • Email: admin@daniil-strahov.ru